Конкурс "Весна воскресная. Проза"

№1 Кораблики. Автор — Фру. 4 балла

№2 Сверхнова. Автор — Лилу Амбер. 3 балла

Середина ночи. Улицу окутала непроглядная тьма. Она густая и вязкая. Холодный воздух жадно поглощает тепло, исходящее из глубины тела. Мрачные тени бродят по автобусной остановке. Небо ограничивает, душит. Кажется, что этот неживой, искусственный, будто затянутый чёрным бархатом купол вот-вот обрушится на голову.  Это предел, ловушка и дальше этого места ничего не существует. Пальцы покалывает от волнения и мороза. До земли не дотянуться, она покрыта толстым слоем льда как целлофаном. Во тьме поблескивают сталагмиты ножей и россыпи снега. Я пробуждаюсь и знаю — пришло моё время.
    В темноте я становлюсь темнотой. Холод входит в меня, обжигая горло, опускаясь в легкие, наполняя кровь инеем. Теперь я самый жуткий монстр, самый свирепый хищник, жестокий убийца. Чтобы овладеть ситуацией – нужно ею стать. И я больше не девушка — хрупкая, слабая, с длинными волосами, – я поглощаю темноту. Я обретаю её форму. Я – соединение снега с грязью, я — капли крови на асфальте,  я — беззубый мужчина, спящий на скамейке. Я – то самое черное, мерзкое, липкое с тысячей шипов и сотней рук чудовище из собственных кошмаров. Сейчас мой ход, и я выхожу.
     Мне не страшно. Я и есть страх. Обладатели ножей выбрасывают красноглазые окурки и садятся в машину. Смолкает раскатистый смех кричаще алой вампирессы, а человек, преследовавший меня, желающий разорвать ритмичное биение звёзд, падает, не в силах поймать собственное дыхание.
Я выхожу на трассу. Сквозь тучи виднеется луна. В высоте поблескивают голые ветви деревьев. Их неестественный вид добавляет мне смелости. Сейчас я больше не темнота. Я – автобус. Моя дорога абсолютно гладкая, и я парю над землей благодаря пневматической подвеске. Мимо проплывают пара влюбленных кленов, величественный каштан и колдунья – липа. Я наполняю их собой. Когда ты автобус, – ты едешь, плывешь и летишь одновременно. Я заглядываю в окна домиков с прохудившимися крышами и в пустые сады. Повсюду я оставляю частичку себя.
И вдруг мою душу пронзает болезненный, отчаянный, полный мольбы звук. Даже гудку автобуса его не заглушить. Это вопль котенка. Он систематично повторяется, разрушая психику как капающий кран, тиканье часов. Он плачет и плачет, зовет, умоляет, просит. Он умирает. Его ребра раздавлены колёсами, кожа растерзана собаками, он задыхается в мешке, тонет в воде. И теперь я– случай, я дарю теплоту рук, развязываю мешки, зализываю раны. Я – спасение,  я дарую новую жизнь, вдохновение.
Сейчас я замираю на спуске дороги. Слева от меня болото, справа – пустырь. В ночи появляются звезды, воздух становится теплым, влажным. Но кто же я теперь?
Я – рассвет. Я медленно приближаюсь к земле. Иду уверенно и бодро.  Стелюсь туманом,  бужу птиц, рассыпаю росу на траву, напускаю прохлады в лес. Я наполняю деревья и почву теплом и силой. Я сбиваю с неба звезды и бросаю их дождем в лужи, некоторые отскакивают в предрассветные фонари. Я веду невесту под алтарь, принца на коронацию, солнце на небосвод. Всё затаило дыхание в предвкушении. И вот на площадке ведется отсчет: пять, четыре, три, два, один… Хвостом ракеты заалело солнце. А на земле, пробивая слои целлофана, распускаются кусочки неба. Я – зарождение новой жизни. Я – Сверхнова.
   Я выхожу из автобуса и иду к себе домой. Его обитатели уже совсем заждались слабую, хрупкую девушку с длинными волосами.

№3 Пережить зиму. Автор — Мистра. 7 баллов
 

Камень лёг в сугроб мягко, как на снежную подушку. В скором времени его заметёт и путник позабудет, где сделал надгробие. Ему потребовался весь день, чтобы похоронить замёрзших товарищей. Обессилевший, он свалился тут же, рядом с могилой. Подтянул ноги и так, в позе эмбриона, смотрел на бледное размытое пятно, стекающее по облупленной стене серого неба.
— Анна, Фёдор, Зара, Янис, — путник едва шевелил губами, повторяя имена тех, кто не смог пережить зиму, — Давид, Дамир, Мария, — он вбивал их в память, как вбивают гвозди в крепкую доску.
Глаза закатились, но изо рта клубочками пара успели просочиться два последних имени:
— Маис, Тристан.
Ему снилась весна. Опоздавшая на долгих два года, она зло и неистово ломала лёд, точно хрупкие птичьи кости, слизывала снег, питая тёплой слюной промёрзшую землю. Деревья воскресали под жарким взглядом, а измученное зверьё жадно припадало к её многочисленным разбухшим соскам.
Во сне товарищи были живы. Мужчины жарили кабана – жир приятно шипел на углях; женщины доили коз и резали ранний лук. Путник подошёл к костру и Дамир подал ему деревянную миску, до краёв наполненную ароматным мясом и кусками репы. Рот мгновенно наполнился слюной. Он благодарно принял пищу и посмотрел на Дамира. Половина его лица состояла из густого тумана. Оглядев остальных, он с тревогой заметил, что их лица так же покрыты дымкой. Ясны были только черты Тристана и Маиса. Он хотел спросить у них, что с товарищами, но к нему подбежала Зара, — он узнал её по звону вплетённых в волосы колокольчиков, которые подарил ей, казалось, тысячу лет назад. Она повисла на его шее, обдав жарким дыханием.
— Как ты? Держишься? – нежно поинтересовалась она.
Путник вспомнил, что спит, и ветер наверняка уже засыпал снегом его усталое тело.
— Да, — сглотнув, прохрипел он. Лицо Зары плыло в тумане, он силился выловить его, но образ постоянно ускользал.
Зара рассмеялась – звонко, как ранняя капель. К ней неуклюже подбежал годовалый мальчик, она взяла его на руки.
— Смотри, это наш сын.
— Сын?
Ребёнок, так похожий на него, жался к матери, а потом вытянул руку и всей ладошкой дотронулся до его щеки.
 
Путник открыл глаза. Зимнее небо висело над ним грязным покрывалом. Он лежал лицом в снегу и щека горела от обморожения. Выбравшись из сугроба и отряхнувшись, он продолжил путь.
— Анна, Фёдор, Зара, Янис, — скрип снега вплетался в шёпот, — Давид, Дамир, Мария, — ветер проглатывал голос, — Маис, Тристан, — тучи собирались в грозу.
 

№4 Сказка про Феникса и чёрного колдуна.Автор — Добрый Нафаня. 9 баллов

*третье место*
 

Люди верили, что в мире живёт только один Феникс. Увидеть огненную птицу считалось крайне удачным знаком — он сулил крепкое здоровье и скорые перемены к лучшему. Оставленным в ночном небе красно-оранжевым следом он возвещал приход весны. «Холодов уже не будет. Вчера видел фениксову ночную радугу» — говорили друг другу люди.
  По древним поверьям пепел Феникса исцелял любую болезнь, поэтому многие пытались найти его гнездо. Были даже такие, кто пытался подстрелить или пленить это величественное животное. Таким очень везло, если они не встречались со своей «жертвой» — алхимики утверждают, что пламя Феникса может исцелять, быть абсолютно безопасным, но в момент угрозы, оно в считанные секунды плавит металл.
  Максим ненавидел Феникса. Этот огненный петух напоминал ему о том, что всё умирает и возрождается. Цветы высыхают, темнеют и исчезают под снегом, чтобы на следующий год вновь появиться во всей красе. Деревья превращаются в трупы. Голые, тёмные и уродливые их силуэты, с приходом тепла обрастают лиственной шкурой, наливаются ярким цветом и весело шелестят на ветру, будто блаженно смеются. Люди и звери тоже умирают, хоть и не каждый год, но они могут, умеют умирать, оставив зачаток, который прорастёт, и снова, как в первый раз, будет радоваться всему, что увидит, понюхает и потрогает.
 Максим по своей воле отправился в долгий путь когда-то, чтобы заполучить тайное магическое знание и бессмертие. Максим мечтал помогать другим, и тон воплотил свою мечту в реальность. Но другие умирали. Все – родители, друзья, незнакомцы. Молодые красавицы, которые отнимали сон, превращались в уродливых старух и умирали. Приходили новые поколения, раз за разом, цикл за циклом, весна за весной. И снова те же проблемы, те же просьбы. Когда он отказался им помогать, его забыли и покинули. И пусть бы так, но этим дело не кончилось. Бессмертный колдун вызвал в людях страх, а страх, как это часто бывает, переродился в ненависть. Скоро они пришли к его хижине с факелами и оружием.
  Никогда прежде Максим не убивал людей. Та ночь изуродовала его. Душа колдуна плакала, как покинутый младенец, выла раненным волком, ревела разбуженным в зиму медведем, а потом замолкала и пребывала в тишине, и тишина эта была самым мучительным из всех проявлений. Максим бродил по лесам в одиночестве. Порой он хотел вернуться к людям, подходил к ним, видел молодых розовощёких парней и белокожих кучерявых девиц. Становилось страшно и омерзительно. Многие из тех, что пришли к нему с оружием были когда-то также веселы и беззаботны, и он убивал их, когда-то таких же розовощёких и кучерявых.
  Он резал себе вены – через мгновение раны превращались в шрамы; прыгал с высоты – но лишь уродовал тело; топился, сгорал.
  Столетия одиночества и душевных мук превратили Максима в нечто ужасное. Вырос горб, кожа почернела, тело исхудало, высохло и оттого глаза его –  глубокие и мутные – выглядели огромными. Некогда светлая магия обратилась тьмой. Дыхание чёрного колдуна отравляло теперь всё живое. Вокруг хижины, в которой он жил, не росло ничего, даже поганки. Одиночество стало неизбежным. И Максим свыкся бы с ним, если бы не одно но.
 Феникс. Эта наглая птица не боялась тлетворной магии колдуна, и порой пролетала над его мёртвым лесом. Сидел себе чёрный колдун с открытыми глазами в пустоте, или вспоминал себя молодого светловолосого со звенящим смехом, как вдруг пролетит кометой оранжевая птица, отвлечёт, и сознание заполняется реальностью, как замкнутое пространство водой. Заполнит полностью и душит, хочется дрыгать конечностями и вдохнуть. Нормально, по-человечески вдохнуть.
  Этой зимой Феникс прилетел в мёртвый лес и начал вить гнездо. Прямо здесь! Так, что Максим мог видеть весь процесс из окна. Утром птица улетала, возвращалась вечером и, освещая себе обзор собственным пламенем, принималась за работу. Материал для гнезда был разнообразным, от обычных сухих веток дуба и ясеня, до мелких ароматных веточек корицы и ванили.
Максим знал, что убить Феникса можно лишь в течение нескольких мгновений после возрождения, пока его тело не обросло пламенем. Колдун наблюдал за Фениксом из окна, и чувство ненависти в нём разбавлялось злой радостью: вот он – враг, здесь, прямо под носом, расслабленный, наглый, самодовольный.
  Гнездо становилось всё сложнее и роскошнее с каждым днём. Меж тем, в жизни Максима появился хоть какой-то смысл – наблюдать за Фениксом и предвкушать расправу. О да! В следующем году, он, как и все порадуется приходу весны!
  Птица не появлялась уже несколько недель. Максим забеспокоился. Вдруг догадалась об опасности и решила свить гнездо в другом месте? Но опасения оказались напрасными.
   Ранним утром подул прохладный, холоднее, чем обычно, ветер, а небо потускнело. Тишина изменилась, будто бы всё вокруг превратилось в картину. Он прилетел. Взгляд его был всё таким же величавым, но уже не таким неуязвимым, будто бы в нём появилось слабое место.
   Ветер молчал. Слышно было только, как Феникс копошится в гнезде. Он перетаскивал клювом мелкие палочки, листья и засохшие цветки, то туда, то сюда, обходил гнездо кругом и, наконец, уселся. Окинул взглядом округу и поднял голову вверх. Раскинул крылья. Пламя вдруг поменяло цвет с оранжевого на красный. Яркий, слепящий. Над гнездом поднялся столб огня метров в пять. Последний крик, похожий на орлиный, только ещё пронзительнее и громче. Вспышка.
   Валил дым, а к земле, лавируя, падали догорающие кусочки цветов и листьев. Гнездо теперь не выглядело чуждым в мёртвом лесу. Максим поймал себя на том, что стоит у окна с открытым ртом. Только что его голова была пуста, вся его сущность была поглощена этим восхитительным зрелищем. Где-то глубоко-глубоко в колодце души внезапно шевельнулось течение какой-то настолько забытой, что будто бы неизведанной, грусти. 
  Максим подолгу наблюдал за гнездом каждое утро. Оно потеряло форму, покосилось. Скоро его засыпало снегом так, что только несколько веток торчало сквозь холодную белизну. Он общался с гнездом, угрожал ему, оскорблял, будто оно живое. Ожидание становилось нестерпимым. Ночами Максим вместо сна представлял себе расправу над Фениксом. Воображал, будто это приносит ему удовольствие. Вид мёртвой птицы и правда, вызывал сильные чувства.
  Холода теряли силу. Только по ночам снегу удавалось полежать на твёрдой промёрзлой земле. Зима таяла, её белоснежное платье сползало всё ниже, пачкалось в грязи, пряталось в тени и сбивалось в испачканные плотные сугробы. Когда гнездо освободилось от снега, его с трудом можно было отличить на фоне остального леса – так сильно его изъела и переварила зима.
 Из гнезда вытянулись зелёные росточки. Не было ничего и вдруг появились новым утром. Словно новорожденный протянул свои руки к маме, тянулись они в поисках солнца. Максим, увидев их, улыбнулся. Он не улыбался вечность, и ему стало странно и даже немного стыдно, но до того приятно, что он не стал усилием воли убирать улыбку с лица. «Появились первые признаки жизни, скоро он возродится. Вот чему я улыбаюсь! Я улыбаюсь скорой мести!» — оправдал себя колдун.
 Ростки обвивались вокруг мёртвых веток из прошлого года, толстели, покрывались едва уловимым пушком. Через пару недель всё гнездо стало зелёным, из глубины поднялись бутоны. Крупные оранжевые лилии, ландыши, пионы – гнездо зацвело, запахло, проснулось. А вместе с ним проснулось что-то внутри Максима. Что-то приятно-щекотливое, надежда на лучшее, желание что-нибудь сделать, без разницы что. Будто в груди забил живительный источник. Появилась энергия. Палитра жизни обогащалась забытыми цветами. Иногда, сам удивляясь себе, Максим вдруг затягивал свистом какой-нибудь весёлый мотивчик.
  Теперь он дежурил у гнезда круглые сутки. Утром оно пахло ландышами, днём пионами, ночью фиалками. Неизвестно откуда, вокруг него появлялись то насекомые, то мелкие птицы. Жужжание, щебетание – такие приятные и такие забытые звуки. Но скоро появится Феникс, всё сгорит и останется одна лишь гниль, как и раньше. «Нечего радоваться! Это не для меня! Всё это давно погибло бы, не будь здесь этого гнезда! И погибнет! – подумал Максим, и вдруг закричал: — Погибнет! Вместе с этой чёртовой птицей!»
  Ночью Максим почувствовал на себе чей то взгляд. Обернувшись, он увидел, как из тьмы на него уставились две ярко-оранжевые точки. Наивные, чистые, детские, но с ощущением собственного величия. Колдун вскочил. Его лицо перекосилось нездоровой трясущейся улыбкой, а правая рука наполнилась чёрной магической силой. Их взгляды пересеклись. Максим вдруг задрожал всем телом. С глаз полились слёзы, одна за другой. Он вытянул правую руку, но та не слушалась, тряслась. С кончиков пальцев слетали сгустки чёрной ненависти и злобы. Феникс невозмутимо смотрел в глаза колдуна. Его взгляд стал снисходительным, даже жалостливым.
  — Ненавижу! Ненавижу тебя! – закричал Максим, задыхаясь от плача.
 Своим криком он пытался зарядить себя злобой. Он всё стоял с вытянутой рукой, но не решался на убийство.
  — Что ты вылупился на меня? Я убью тебя, слышишь? Убью! Сдохни!
  Но последнего действия не последовало. В то же мгновение по телу феникса поползли слабые язычки пламени, слабо освещая закрытые бутоны цветов. Ещё через мгновение ослепительная вспышка заставила Максима закрыть лицо руками. Феникс предстал во всём величии, пылая ярким оранжево-красным пламенем, он раскинул крылья в гнезде и громко прокричал. Ночь за его спиной стала ещё темнее, а звёзды ярче.
  Максим плакал навзрыд, сжавшись в комок. Рядом с Фениксом он чувствовал себя ещё уродливее и несчастнее. Птица победила, она настолько прекрасна, что даже у него, пропитанного вековой ненавистью чёрного колдуна не хватило смелости убить её.
  Максим почувствовал странное приятное ощущение по всей коже и открыл глаза. Феникс сидел рядом.  Языки его пламени гуляли по чёрному, как смола, телу колдуна. Максим перевернулся на спину и растянулся во весь рост, забыв про свой горб. Смех, сначала робко, а потом неотвратимо вырвался из груди. Искренний, молодецкий. Колдун заглянул в глаза Феникса. Этот взгляд, тонущий в красном пламени, последнее, что видел чёрный колдун.  
 

№5 Валенки. Автор — Алиция Аллегрин. 12 баллов
*второе место*
 

Учительница в тот день была очень веселая. Она даже надела то самое, любимое всеми платье, в сине-белую полоску. Когда она ходила по классу, казалось, что полоски на платье колышутся, будто дует легкий ветерок. Второклассники замирали от восторга. Они вообще были люди простые, деревенские. Им казалось, что учительница — это существо из другого мира, наподобие феи. Они даже думали, что она не ест и не спит, как все люди. А улетает в какую-то волшебную страну.
На первом уроке учительница объявила, что послезавтра они всем классом поедут в город. Пойдут в краеведческий музей. Слово «музей» тоже вызывало нечто вроде благоговения, оно казалось детям созвучным слову «музыка» и немножко – жужжанию пчел. А пчелы вспоминались в связи с медом. В общем, что-то неземное и одновременно вкусное.
Васька Кривошеин сказал, что они будут есть в городе мороженое. Так сказала ему старшая сестра, которая училась уже в пятом классе. Что это такое, она не знала. Васька спросил было у матери, но та отмахнулась. Некогда ей было, она спешила на дойку.
Выручила Тайка Майорова. Она протараторила, что мороженое — это такое сладкое, белое, холодное. Только его надо побыстрее съедать.
– Почему, — спросили ее.
— А потому, что его больше не будет.
— Вот те раз! А куда же оно денется? — спросили пацаны.
Выяснилось, что так ей сказала тетя. А что тетя имела в виду, Тайка и не поняла.
Было решено узнавать все на месте. В город ходил небольшой, юркий автобус ядовито-зеленого цвета. Там на поручнях болтались какие-то кожаные петли. Но никто из второклассников не знал, для чего. Они были маленькие и просто не доставали до них. Зато была настоящая кондукторша с бренчащей сумкой. Все покупали у нее билеты, и она ссыпала мелочь в эту сумку. Все это второклассники видели еще в прошлый год, когда ездили на елку. Правда, город они так и не посмотрели, поскольку их сгрузили прямо у крыльца Дома культуры, чтоб не потерялись.
На втором уроке учительница, улыбаясь, сказала, что они будут писать сочинение о весне. Пусть назовут его «Весна — мое любимое время года». Или так: «Весна приносит радость людям». И писать про все веселое и радостное.
И тут Вовка Гришин возьми да и разревись! Все стали на него сперва оглядываться, потом умоляюще глядеть на учительницу, как бы прося ее разобраться. Нельзя же, в самом деле, плакать, когда такая хорошая тема. Да еще и поездка впереди волшебная.
Но Вовка сквозь рыдания пояснил, что он вспомнил, как сыро бывает в автобусах в городе, и валенки обязательно промокнут — весна ведь! И что мамка отказалась купить ему кожаные сапоги, считая их неслыханным баловством. А в калошах он сам ни за что не поеде-ееет!
Выходит, весна была радостью не для всех. Вот, в прошлом году ездили они зимой, и никаких неувязок — валенки-то не промокали в сорокаградусный мороз!

№6 Почему я люблю ветер? Автор — Фру. 3 балла
 

Почему я люблю ветер? Причём, любой ветер. Может, потому что не встречалась ещё с плохими ветрами? Нет, я, конечно, знаю, что бывают такие. Например, ветры пустыни или разрушительные торнадо, но я лично с ними не сталкивалась. Ветры всегда ко мне добры, утешают, когда плохо, бодрят, когда расклеиваюсь, ласкают, нежат, поют, зовут. Особенно мне нравятся ветры, которые пахнут полётом…
В нашем городе есть особые места, такие, как арка на выходе из моего двора. Там ветер просто живёт, и я всегда замедляю ход, чтобы его поприветствовать, даже когда опаздываю. А ещё постоянный ветер на выходе из здания, где я работаю. Порой, аж двери трудно открыть, так он дует. Смешно, но когда захожу в это здание, я не чувствую его. Может быть, из-за того, что он тогда дует в спину, но я предпочитаю думать, что ветер просто приходит встречать меня с работы и радостно бросается с объятиями, целует в лицо, берёт под ручку и провожает до остановки. Весенний ветер особый, он несёт с собой едва уловимый аромат талого снега и приготовившихся набухать почек, и это восхитительно. Вот такой ветер дует сейчас, а какой-то мужчина, что стоит рядом, портит весь кайф. Молодой, красивый, поглядывает на меня с интересом, а главное пахнет!!! Пахнет ужасной дорогой туалетной водой, которая уничтожает весь тонкий парфюм ветра!!! Подъехал автобус, я вскочила в проём дверей и села на сиденье у окна. Знакомый запах подсказал, что мужчина устроился рядом. Ну вот чего он? Автобус почти пустой, нет, обязательно рядом сесть, вонять своей вонялкой, смущать своей неотразимостью. Ведь понятно, что он слишком красив для меня, вернее, я слишком сера и толста для него. Нет, уселся. Сидит, дышит, нечаянно касается плечом — конечно, такие широченные плечи. А мне каково? Я же обмираю от таких касаний. Очень хочется взглянуть ещё раз на его красивое лицо. Просто так, ради эстетического удовольствия. Всё равно ловить нечего, да и у него, поди, уже аллергия на воздыхательниц. И я продолжаю с упрямым интересом пялиться в окно и жду, пока подойдёт кондукторша, чтобы легально можно было повернуться и мельком осмотреть этого типа.
«Девушка. Расплачиваемся», — долгожданный зов. Я поворачиваю голову, протягиваю заранее приготовленные монеты и вижу, как его чистые голубые глаза смотрят прямо на меня! Вот, гад! Нельзя же быть таким красивым, так близко, да ещё и смотреть не стесняясь. Получила билет, кивнула: «Спасибо», — отвернулась. Смотрю в окно, а у самой перед глазами его доброжелательное лицо и заинтересованный взгляд. Сволочь! Вот зачем так издеваться, подавать надежду. Я-то знаю, что не могу заинтересовать таких, как он.
«Девушка, извините, можно с вами познакомиться?» Это он мне? Я даже удивлённо оглянулась на него. Да, он это мне, а голос… Как жаль, что всё это не для меня, а он просто решил в очередной раз проверить свою неотразимость. «Простите, я с незнакомцами не знакомлюсь», — автоматически отчеканила я и, сообразив, что сказала, покраснела. Благо, к тому времени уже снова пялилась в окно. Вот надо быть такой дурой. Ляпнула, так ляпнула. «Так вы вообще не знакомитесь?» А иронии-то сколько! Да чтоб тебе сходить на следующей! Я взяла себя в руки, повернулась снова, изобразила самую язвительную улыбку и выдала: «Молодой человек, мне это не интересно», — и опять отвернулась. Дура, дура, дура, дура!!! «Жаль», — выдохнул он и действительно пошёл на выход. Вот же… Издевательство какое! Зачем они, красивые, так издеваются над нами, дурнушками? В сердце засела боль жалости к себе. Еле дождалась своей остановки, как пробка, вылетела из автобуса, вдохнула свежий воздух и с облегчением почувствовала изысканный аромат весеннего ветра…
Почему я люблю ветер?...
Может, потому что больше любить некого?
 

№7 Застрявший за камином. Автор — Добрый Нафаня. 12 баллов
*второе место*
 

  Утром появились бабушки в беретах и вязанных шапках. Все они, словно сговорившись, оделись в заношенные плащи зелёных, бирюзовых и сиреневых оттенков. Бабушки продавали аккуратные букетики подснежников, ландышей и фиалок. Когда кто-то безразлично проходил мимо, старушки огорчались и начинали сосредоточенно поправлять цветы. Никто из людей не знал, что забавные бабули – это самые древние, самые сильные духи весны. Своим появлением в мире живых они знаменуют победу над зимой и дают сигнал младшим собратьям – настала пора вернуться из небытия!
  Духи шныряли меж серыми, спешащими на работу людьми. Розовые ступни едва касались мокрого асфальта. Они собирались в компании и помогали расти цветам и распускаться почкам; раззадоривали котов, а потом долго смеялись над их странным поведением, словом – забавлялись и набирались сил.
  Лила тоже веселилась. Больше всего она любила насылать улыбки на суровых усатых мужчин. Но радость долгожданного возрождения разбавлялась мрачными мыслями о брате. В прошлом году Навин не захотел уходить и спрятался в людском доме.
  Что с ним теперь? Смог ли пережить зиму? А вдруг он стал духом холода? Такие мысли кружили фоном над весенней эйфорией, время от времени выползая на передний план.
  Лила отправилась на поиски брата. Устав, она отдыхала на детских площадках и рядом с влюблёнными парами, в благодарность оставляя красочные сны. Ночью летела высоко, чтобы не встретить оставшихся духов зимы. Наконец, показался дом, в котором спрятался её брат.
  Близилась ночь. Невидимые гиганты изредка встряхивали воздух над землёй, как свежую простынь над кроватью. Всё шумело и тряслось, а затем стихало, только где-то вдали лаяли собаки да гудел город. Лиле было немного страшно – во тьме умирающие духи зимы становятся смелее, но возможность встречи с братом потянула вниз.
  Снег растаял и глазу явился мусор, что спрятали люди: прилипшие к земле обёртки и старые газеты, окурки, ржавая банка с засохшей краской, несколько шин. Дом, в котором спрятался Навин, находился в удалённом от города частном секторе. Во дворе стояла грязная белая машина; забор из сетки-рабицы в некоторых местах был примят, будто кто-то тяжёлый перелазил через него; у старых покосившихся ворот стояли пластиковые синие бочки и изъеденные коррозией железные трубы с остатками зелёной краски.  В нескольких метрах от дома зияла небольшая яма с торчащей изнутри веткой, за которую зацепился жёлтый целлофановый пакет. Он иногда шуршал на ветру, но жуть обстановки разбавлялась весенней прохладой и моросью.
  Из ямы потянуло холодом. Послышались голоса. Духи зимы. Их предсмертные разговоры, перебиваемые криками и отчаянным плачем, ни с чем не перепутаешь. Лила остановилась и обняла себя за плечи, чтобы унять дрожь. Они не знают о её присутствии, не видят её, надо лишь тихонько пройти мимо, но как же страшно!
  Лила собралась с силами и обогнула яму по большому радиусу. Подошла к воротам.  Внезапно один из голосов показался до боли знакомым. Нет, не может быть! Он не мог! И всё же, голос был похож. Сквозь ужас, прошмыгнула волна ностальгии и родной любви. Лила прислушивалась несколько часов, пытаясь увериться, Навин это или нет. Выбора не осталось — придётся заглянуть.
  Вблизи ямы голоса стали пугающе громкими. Мысли путались от страха. «Нет! Это плохая затея! Но вдруг это и правда он? Вдруг завтра он рассеется и мы больше никогда не увидимся?» — Лила боролась сама с собой, стоя в замешательстве на краю.
  — Кто это там? – раздалось из ямы скрипучим голосом.
   Осознав, что придётся бежать, Лила ухватилась за ветку, торчащую из ямы, и быстро заглянула вниз. На дне лежал сбитый грязный сугроб, и из него тут же поползли они. Потерявшие форму тела рассыпались на ходу. Они закричали, потянули из духа весны силы, вызвали убивающую тоску. Взлететь не получилось – пропала лёгкость. Лила бросилась бежать, шлёпнулась в грязь и расплакалась. Её рвало изнутри. От жалости, страха, отчаяния и грусти. Она чувствовала, как духи приближаются, чувствовала их хищное ликующее дыхание, а сама превращалась в жертву, в жареную курицу на чужом пиру.
  — Навин! Ты там? Я ведь слышала твой голос! Это я, Лила! Пощади! Помоги мне!
  Всё спуталось. Такое бывает, когда засыпаешь – сознание то во сне, то наяву. Зашипел кот. Лила видела над собой этого кота. Точнее его силуэт. Кто-то сидел у него на спине. Не различить.
  Когда Лила пришла в себя, она лежала рядом с камином. Огонь разогрел тело так, что кожу стянуло, особенно на лице, но ощущение было приятным. Рядом, вальяжно раскидав лапы, спал кот. Навин, полулёжа-полусидя, утопал в кошачьей шерсти. Одной рукой он держал потрёпанную деревянную трубку, из которой валил плотный дым, другой почёсывал кошачий подбородок.  Если бы не глаза – она бы ни за что его не узнала. Приземистый, с круглым животом. Спутанные засаленные кудри бакенбардами переходили с макушки к бороде. Он ещё не видел, что сестра проснулась.
  Глаза Лилы наполнились слезами. И от долгожданной встречи, и от жалости к брату. Во что он превратился!
  — Навин, — выдавила она.
  Тот встрепенулся. Неуклюже поправил одежду (нелепый клетчатый костюм и бежевую рубашку) и, покраснев, подошёл к сестре.
  Лила сомкнула его в объятиях. Чувства захлестнули так сильно, что плач замер – не было сил лить слёзы. Стеклянные влажные глаза уткнулись куда-то, дыхание стало тяжёлым, будто предсмертным. Кот вытянул вперёд лапу и на миг задрожал. Песня пламени заливала комнату приятным жаром.
 Брат и сестра долго не могли заговорить: сначала нахлынувшие чувства мешали, потом стеснение. Наконец, Лила выдохнула и сказала громким звенящим голосом:
  — Братик, зима сильно тебя изменила, я с трудом узнала тебя!
  Навин опустил глаза и улыбнулся.
  — Не зима, сестра, а этот дом. Зиму я видел только через стекло.
 Вновь повисло молчание. И снова его прервала Лила:
  — Но ты не переживай! Всё это поправимо! Весна в тебе возьмёт своё. Ты станешь прежним.
  — А я не хочу быть прежним, мне нравится то, какой я есть, — Навин сделал несколько коротких затяжек, выпуская колечки дыма. — Что ты так смотришь? Думаешь, мне плохо? Я купаюсь в мурлыкании моего нового друга, — Навин кивнул в сторону кота, — питаюсь страхами и переживаниями детей, помогаю по хозяйству. Здесь я в безопасности, а там? – дух указал пальцем в окно. -  Что там хорошего?
 Лила замерла с открытым ртом. Губы её слегка подрагивали – она не могла выбрать, какой же аргумент высказать первым.
  — Я даже не знаю с чего начать! – опешила Лила. — Там цветы, зелень, тепло, простор! Это разве нужно объяснять?
  — Цветы завянут, зелень потускнеет и сгниёт. А простор, что простор? Твоё тело всё равно занимает одинаково места что там, что здесь.
  — А как же полёты? Ведь ты так любил летать!
 Навин задумался. По его лицу пробежала грустная улыбка.
  Розовато-оранжевое прикосновение рассвета ласкало верхушки деревьев и крыши домов. Лила и Навин вышли на улицу.
  — Грязь, — недовольно сказал Навин.
  — Ну и что? Зато глянь какой рассвет!
  — Рассвет как рассвет. Чего ему удивляться? Он каждый день случается.
 Лила засмеялась с издёвкой.
  — Да, каждый день! И всегда разный! – она раскинула руки, будто пытаясь обнять разом весь мир.
  — Мы сюда не для того пришли, сестра!
 Ответом ему был заливистый смех. Лила взвила в воздух, как перо, подхваченное ветром. Сделав несколько виражей, она подлетела к брату и протянула ему руку.
  — Смелее! Почувствуй весну Ну же, улыбнись!
 Навин изобразил на лице подобие улыбки, подпрыгнул и плашмя упал в грязь.
  — Глупая! – закричал Навин, краснея и размахивая кулаками. — Не смей смеяться надо мной!
 Но в злости он стал ещё смешнее, чем ещё больше развеселил сестру. Тогда Навин схватил комок грязи и метнул в Лилу. Та увернулась. И снова. И ещё несколько раз. Навин выругался и убежал в дом.
Лила нашла его за камином. Нахмурившись, он налегал на трубку сильнее, чем обычно.
  — Ну прости, братик. Я думала, ты играешься со мной, как раньше.
  Навин молчал, делал вид, что не замечает Лилу.
   Навин заново учился летать день за днём, убегая в дом каждый раз, как Лила начинала смеяться. Даже если не с него – он всё принимал на свой счёт.
 Наконец, в один из дней получилось. Словно отвязавшийся воздушный шарик, Навин набирал высоту, боязно подрыгивая ногами. Когда становилось совсем страшно – Лила появлялась рядом и брала за руку.
  Навин задышал весной. Он снова начал улыбаться. По-настоящему, всем телом и душой. А дом, тем временем, становился всё меньше и меньше.
  — Ну что, братик? Полетим со мной?
  Навин было кивнул и протянул руку, но тут же осёкся и спросил:
  — А куда мы направимся?
 Лила рассмеялась.
  — Куда угодно! Туда, где мы никогда не были!
  После этих слов Навину стало не по себе. Мысли заметались в голове словно голодные звери, запертые в одной клетке.
  — Как это так — куда угодно? А вдруг мне там не понравится? Хотелось бы знать поконкретнее.
  — Да как же я тебе отвечу, если сама не знаю, где мы будем завтра?
  — Нет. Я так не могу. Мне надо всё обдумать, — сказал Навин и устремился обратно, вниз.
 Лила нахмурилась.
  — Когда ты успел превратиться в трусишку? Чего боишься? – говоря это, Лила кружилась вокруг Навина. — Что тут думать? Неужели ты хочешь променять целый мир на этот дом?
 Навину нечего было ответить. Он хмурился и продолжал снижаться.
  — Ну и сиди себе за своим камином! – обиженно прокричала Лила и улетела прочь.
  Она вернулась утром. Навин сидел на подоконнике и курил трубку. Лила подлетела к нему и виновато улыбнулась. Навин насупился, принял обиженный вид и ушёл в глубь дома.
  Долго искать не пришлось – он спрятался за камином.
  — Братик, я очень переживаю, что обидела тебя вчера, — начала Лила, видя, что брат прячет взгляд, — я ведь люблю тебя. Не обижайся.
  — Я всё обдумал, — сухо ответил Навин.
  — И? – спросила Лила после недолгой паузы.
  — Я остаюсь.
 Лила что-то начала говорить, возмущённо, громко, сбилась, попробовала опять и вдруг замолчала. Уголки её губ опустились, а глаза налились грустью. Навин почувствовал это и посмотрел на сестру извиняющимися глазами.
  — Может быть, наоборот, ты останешься со мной? – робко предложил он.
 В глазах Лилы вспыхнул огонёк, но тут же потух. Она внимательно осмотрела брата. Ссутуленный, заросший, толстый. Тяжело вздохнув и понурив голову, она молча развернулась и пошла к окну.
  — Ты куда? – Навин побежал за сестрой. — Почему не отвечаешь?
 Она не реагировала.
  — Так ты меня любишь! Только о себе и думаешь! Зачем вернулась вообще? Зачем нашла меня? Мне и без тебя неплохо жилось!
 Лила молчала. Дойдя до открытого окна, она остановилась и ещё раз взглянула на брата.
  — Чего вылупилась? Собралась уходить – уходи!
 Грустно улыбнувшись, Лила выпрыгнула в окно и бесшумно взмыла вверх. Навин ещё несколько минут что-то бурчал себе под нос и вдруг помчался вслед за сестрой.
  — Стой! Не уходи, Лила!
  Небо было ярко-голубым и пустым. Вот что-то мелькнуло справа – всего лишь глупая ворона летит куда-то по своим делам. Навина обдало тёплым ветерком.
  Кот старательно вылизывал лапу на кресле возле потухшего камина. Навин усыпил его, почёсывая за ухом, и улёгся на тёплое кошачье пузо. Время от времени пушистая кровать начинала мурчать и вибрировать. Дух долго задумчиво смотрел в потолок, не моргая. Что-то стукнуло по стеклу. Навин встрепенулся, вскочил. Но это была ветка яблони, раззадоренная ветром.
  — А если бы и не ветка, что тогда?
 

 

№8 Мама для весны. Автор — Мистра. 23 балла
*первое место*
 

Я стояла столбом секунд десять, прежде чем до меня дошло, что моя дочь пропала.  Я отвернулась всего на минуту, может быть, на две, чтобы ответить на звонок. Сумку сбросила у стены и велела Марте стоять рядом, а сама, роясь в чертежах, отвечала на дурацкие вопросы заказчика. Ему, видите ли, сейчас нужно поговорить, потом неудобно. Почему никто не думает, удобно ли мне? Листы сыпались из папки. Я стояла скрючившись, облокотившись о стену, ещё и дочь дёргала за полы моего плаща. Пришлось прикрикнуть на неё. Когда разговор закончился, я обернулась, но Марты уже нигде не было.
Прижимая к груди листы с эскизами, я подбежала к дороге. Впиваясь взглядом в потоки машин и людей, силилась разглядеть красную курточку. Яркое весеннее солнце слепило, отражаясь от окон автомобилей и витрин. Помню, ещё отметила, что редко в нашем городе в начале марта бывает такая солнечная погода. Прогнав эту мысль, я завернула за угол здания, но там моей девочки тоже не было. Меня охватила густая, концентрированная паника.
— Вы не видели ребёнка? Четыре года, красная куртка, рыжие волосы, – я накинулась на ближайшего прохожего – парня, высокого, прыщавого. Странно, но до сих пор помню это худое лицо. Кажется, его испугал мой в миг осипший, нечеловеческий голос. Он резко мотнул головой и поспешил убраться.
               — Вы не видели… — я подскочила к проходящей женщине, но к горлу подступил ком и стиснул его, словно высохшая грязь. Хрип сменился кашлем, и тётка, тряхнув сумками, отпрыгнула от меня, как от прокажённой. Её баулы напомнили мне, что моя сумка для чертежей со всеми принадлежностями и документами осталась с другой стороны дома. В голове пронеслась мысль, что дочь просто отошла, а теперь стоит рядом с сумкой, как ей велели, и ждёт меня. Да, сейчас я зайду за угол и увижу мою рыжулю. Она просто отходила. Небось стоит напуганная. Какая же я дура! Конечно, она там.
               Сумка лежала на месте. Марты не было. Листы посыпались из рук и, разлетевшись, упали на месиво из снега и грязи. Я бросилась собирать их, будто важнее этих чертежей не было ничего. Оттирала рукавом плаща, по сути ещё больше размазывая бурые пятна. Кто-то подал мне лист, но я не взяла. Я заметила мартушкину жёлтую шапочку, лежавшую у столба, словно россыпь одуванчиков. Ватные ноги понесли меня к ней. Выронив испорченные листы, я подняла шапочку, уткнулась в неё лицом и завыла диким раненым зверем.
               Что было потом – не знаю. Провал в памяти и мигрень, будто кто-то вскрыл мой череп и тупым ножом вырезал воспоминания. Девушка за барной стойкой, рыжая, как Марта, подала мне кофе и сказала, что полиция вот-вот приедет. Не могу сказать, ошиблась ли она, потому что я напрочь лишилась чувства времени. Всё было таким замедленным, словно я провалилась в воду, в тёмную реку, под лёд. И смирилась с этим. Но двое полицейских, шумно хлопнув дверью, выдернули меня из аутичной полыньи. Один из них большим глотком выпил нетронутый мной кофе и стал расспрашивать.
               — Я отвечала на звонок, потом повернулась, а её нигде нет. Только шапочка, — мои пальцы перебирали жёлтые завязочки, а мне казалось, что они накручиваются на шею и сдавливают её. Воздуха мне не хватало.
               — А что вы делали до звонка? Откуда вы шли? Как вела себя ваша дочь? – молодой сотрудник полиции сыпал вопросами, составляя протокол. Зачем им эти бумажки? Почему они здесь? Почему они до сих пор не ищут моего ребёнка?
               — Она рассказывала про весенний праздник в садике, мы шли по проспекту Революции, свернули на Пушкинскую, — язык с трудом ворочался, челюсть онемела, как после укола новокаина. – Марта увидела тележку с мороженым, попросила купить одно, пломбир с шоколадкой крошкой, — перед глазами появилась картинка, я видела каждую деталь: грязный бок холодильника, серую мужскую шапку на полной продавщице, восторженную улыбку дочери. – Я отказала ей, потому что холодно, и мы пошли дальше.
               Я вспомнила, что Марта, вышагивая рядом, достала из карманов мелочь и пересчитывала монетки. Полицейские отвезли меня домой, заверив, что непременно найдут мою дочь.
              
Дома было отвратно. Тёплая, уютная берлога превратилась в сырую пещеру. Я не стала включать свет и сразу отправилась в комнату дочери. Какая-то часть меня глупо надеялась, что Марта там. Рисует зверей, макая пальчики в краски, — кисточки она не любила, — или гипнотизирует подкрашенные кристаллики соли, стараясь не пропустить, когда вырастит новый. Я осторожно, чтобы не спугнуть фантазию, приоткрыла дверь. В полумраке застыла сиротливая тишина. Я легла на низкую кроватку Марты и только сейчас заметила, что до сих пор крепко, до побелевших костяшек сжимаю её одуванчиковую шапочку. Я горько подумала, что у моей девочки мёрзнет головка, и сразу же провалилась в странно-спокойное забытьё.
               Меня разбудил звонок. Как весенний гром, разрезал заиндевевшую тишину дома. Моментально проснувшись, я бросилась коридор, где оставила сумку. В голове выплясывала чечётку лишь одна мысль: «Нашлась! Нашлась! Нашлась!»
               — Да? – выудив телефон, прохрипела я. Горло драло наждаком.
               — Утро доброе, – раздался весёлый голос заказчика, — надеюсь, не отвлёк. Мы с женой пересмотрели чертёж и решили, что лучше снести не ту стену, как вы нарисовали, а другую, ближе к восточному крылу. Видите? То есть сделаем как бы зеркально.
               — Её нельзя снести, она несущая. Уже обсуждали, — проговорила я упавшим голосом. Что ж ты, дура, не посмотрела, кто звонит?
               — Серьёзно?
               — Да. Если вопрос исчерпан…
               — Может, сделать арку?
               — Нет.
               — У моих знакомых такой же дом, — похоже, он не собирался сдаваться. – Они сделали арку.
               В голове начало звенеть, предвещая скорую мигрень. Нужно было заканчивать этот бессмысленный разговор – вдруг мне прямо сейчас пытаются дозвониться из полиции?
               — У вас есть дети?
               — Да, двое, но при чём здесь…
               — Если вы хотите, чтобы их размазало по полу бетонной плитой, я сделаю вам арку.
               Я отключилась. Перезванивать он не стал. Мне до чёртиков захотелось напиться, но из алкоголя в доме оказалась только бутылка шампанского, которая осталась с празднования нового года. Она никак не вязалась с моим траурным настроением. Весь день я вливала в себя чай, сидя на полу детской.
               Подумать только – мой ребёнок пропал. Ужасная мать – моё заслуженное звание.
               Помню, как муж вёз меня в роддом, и я охала на каждой ямке. Мы долго не могли завести детей и с нетерпением ждали малыша. Это должно было стать самым радостным событием. Но не стало. У сына диагностировали сложный порок сердца, и он ушёл от нас спустя два месяца, сразу после операции. Муж не справился с горем и моей тяжёлой реабилитацией – мы развелись. Мне потребовалось два года, чтобы прийти в себя. Всё это время я пахала как лошадь, пытаясь работой заменить ту сквозную дыру, что зияла в груди. Иметь детей я больше не могла и наконец решилась на усыновление. Подруга отговорила меня от мальчика, — она не знала, что я до сих пор храню сынишкины голубые комбинезончики. Прождав в очереди полгода, мне выдали новорождённого отказничка – пухлый розовый комочек со смешной завитушкой рыжих волосиков. От девочки сладко пахло наступившей весной, и имя Марта само пришло на ум. Баюкая её, я впервые за долгое время почувствовала себя счастливой.
               Правда, психологи, прежде чем дать добро, изрядно погоняли меня. Они сомневались, что одинокая женщина, потерявшая родного ребёнка, находилась в достаточно здравом уме, чтобы полюбить чужого. Они были правы в своих сомнениях. Марта кричала не переставая, ночью она совершенно не спала. Я ревела вместе с ней, закрывала одну в комнате, — Господи! – я щипала её за ноги, оставляя маленькие синяки. Она носила распашонки моего мёртвого сына и ни капельки не была похожа на него.
               А теперь я и её потеряла. И я даже не реву…
               Тёплый, насмешливо солнечный день подходил к концу. Мой заказчик всё-таки перезвонил мне и кисло сообщил, что они нашли другого архитектора.
              
После мучительно-бессонной ночи сознание не сразу различило телефонный звонок. Я проплыла к столу, ощущая себя разбухшим утопленником. На экране высветился номер полицейского. Во мне пушным зверьком, вышедшим из зимней спячки, завертелась вера. Она крутила мне живот, вгрызалась в кости, кипятком разливалась по венам. Дрожащая рука поднесла телефон к уху. Меня вызывали в морг.
               Я шла к столу сквозь ледяной кисель пропахшего формалином воздуха. Наверное, я сама была бледна как покойник. Шедший рядом психолог не сводил с меня глаз. Интересно, чем же он мне поможет, если на столе окажется моя бедная Марта?
               Патологоанатом сдвинул снежно-белое покрывало и под его сугробом появилось маленькое серое личико в обрамлении потускневших рыжих волос. Я смотрела на него секунд десять, а потом меня затрясло в истеричном визгливом хохоте. Это не Марта, не моя дочь. Это чья-то чужая девочка. Психолог обнял меня за плечи. Внутри, словно снег с грязью, перемешались чувства: я радовалась, что на столе лежал другой ребёнок, и в тоже время меня захлестнула волна стыда.
               Истерика прошла только в такси и меня сразу же грозовой тучей обволокла смертельная усталость. Я прислонила голову к стеклу и смотрела, как мимо проносится жизнь: мамаши в распахнутых плащах, шлёпающие по лужам дети, мужчины, покупающие тюльпаны и пушистые ветки мимозы.
               Как мне теперь жить, моя весенняя девочка?
Мне следовало купить тебе всю тележку этого проклятого мороженого.
               Таксист остановился и я вывалила собственное тело из машины, как камаз вываливает собранный в городе снег. До моих ушей донесся окрик «мама!». Вздрогнув, я посмотрела на крыльцо. На ступеньках стоял полицейский и держал за руку растрёпанную рыжую девчушку. Мою малышку.
Наверное, я должна была побежать к ней, прижать к себе сильно-сильно, до боли в рёбрах, — так обычно происходит во всех фильмах. Вместо этого ноги подкосились, я упала на четвереньки и зарыдала. Отчаянно, безудержно, открыто. Будто во мне треснул лёд – взорвался! – и потоки талой воды хлынули наружу.
Марта обняла мою голову.
— Прости, я потеряла шапку, — пролепетала она. Я зарылась лицом в её рыжие волосы. От них по-прежнему пахло молодой травой и мокрыми ветками.
— Неважно, родная. Всё неважно.
Моя девочка рядом. Я знаю, теперь у нас всё наладится.
 

№9 Калоши. Автор — Алиция Аллегрин. 1 балл
 

Школа находилась в глубинке. Весной и осенью добраться до неё можно было только на тракторе. Ходили слухи, что директор местного совхоза ездил в отпуск к себе на родину именно так: садился в шикарную по тем временам «Волгу» и её грузили на пену (железный лист), а уж пену тащил трактор — целых двенадцать километров.
Так вот, при школе был интернат — для тех детей, которые жили еще дальше, в самой чаще леса, где примостились несколько маленьких деревенек. Жили там несколько девочек и всего три мальчика.
Однажды, когда весна стала подступать к домам в виде шустрых ручейков и довольно глубоких луж, выплеснутых прямо у крыльца, и случилась эта история.
Как положено, в понедельник пареньки, преодолев долгих восемь вёрст, пришли в интернат. До уроков оставалось немного времени, и они слонялись по комнате, стучались было к девчонкам, но строгая воспитатель разогнала их по углам. Валенки поставить сушить на печку они, как истинные сыновья деревни, не забыли, предварительно сняв с них калоши.
Пришло время идти в класс. Стали обуваться. И оказалось, что калош всего две пары, причем, одна из них красовалась на ногах рыжего Кольки Баличева, разгильдяя и балбеса. Он-то своих валенок и не снимал!
Стали разбираться. Колька номер два, только Забегаев, стал доказывать, что это его калоши, и в доказательство привел то, что они должны быть в навозе, так как он утром ещё успел выкидать этот самый навоз из коровника. Но второй парень, Вовка Тюхов, не уступал. У него рядом с интернатом жила бабушка, и он утверждал, что заходил к ней помочь накормить кроликов. И тоже должен был испачкаться. Они горячились всё больше и больше. Лежащий на кровати Колька, что был в калошах, закинув руки за голову, важно изрёк: «А вы подеритесь, да и всё!»
В общем, чем дело закончилось, я не знаю. До сих пор. Все собиралась спросить да забывала.
Рыжий Колька теперь социальный работник в своей тмутаракани. Вовка, который прославился тем, что провёл к своей кровати радио в том же интернате, чем всполошил ночную няню, работает главным электриком совхоза. Недавно розетки мне поменял. Второй Колька повесился из-за любви к местной красавице.
Так что история покрыта мраком. Известно только, что случилась она весной, когда в валенках без калош просто не пройти.
Да, кстати. Я и была тем воспитателем, который всё это наблюдал. Наблюдал и в душе очень веселился. Но делал строгое лицо.